При любом использовании данного материала ссылка на первоисточник обязательна!

гогика, психология, физиология и др. Это необходимо устранить.

Значительно превышает реальную потребность по количеству часов дисциплина «Спортивные сооружения и материально-техническое обеспечение». Вместо 2 час. в старой программе в новой этой дисциплине отводится 50 час. (!).

Недостатком, на наш взгляд, является ито, что дисциплина «Спортивно-педагогическое мастерство» на первом и втором году обучения не имеет курса лекций. Кроме того, разделение этой дисциплины на спортивное мастерство и педагогическое мастерство, по существу, неверно, так как этот процесс идет параллельно.

Неудачна попытка введения терминов «комплексная подготовка» и «тренировка»_; Зачем, спрашивается, вводить «комплексную подготовку», если под ней подразумевают тренировку.

И совершенно недопустимой представляется путаница в постановке задач, которые ре-

шаются с помощью различных форм занятий. Так, семинарские занятия главным образом решают задачу выработки умения у студентов выражать в устной форме усвоенный материал. Унифицированная же программа ставит перед ними задачу проверки успеваемости. Эта задача, как известно, решается зачетами и экзаменами. Текущее же усвоение материала в различных формах занятий, кроме лекций, проверяется сразу, с исправлением замеченных ошибок и недостатков. Выводы:

1.  Спортивная борьба — единый предмет, и деление его на четыре дисциплины неоправданно. Для этого необходимо разработать единый примерный график прохождения учебного материала, установив логические связи между темами.

2.  Следует установить последовательность решения задач обучения.

3.  Нужно дать возможность составителям самим определять количество часов на ту или иную тему. Изъять из программы повторения.

СПОРТИВНЫЙ РАССКАЗ

ЧОЛПАН — УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

При счете 10 : 10 ковер закачался у него под ногами, как днище утлой лодчонки во время шторма. Соперник наседал, а время схватки было на исходе. Алексей, не поворачивая головы, а только чуть поведя взглядом в сторону, отчетливо увидел алую зону пассивности, понял: судьи могут дать предупреждение.

«Предупреждение? — пронзила его тревожная мысль. — Так это же поражение! И где? На первенстве страны! Как я покажусь на глаза деду?»

Алексей стремительно атаковал соперника, он уже не думал отступать. Для предельно уставшего противника атака Алексея была неожиданной, он не успел парировать захват и был сбит на ковер. Сразу же прозвучал гонг.

Алексей не слышал сигнала, не видел оторопелого лица брошенного им борца, секунду назад уверенного в своей победе.

Лишь несколько секунд спустя, когда судья-арбитр заставил борцов подняться в стойку, поймав руку Алексея и подняв ее вверх, сквозь шторм, бушующий в зале, в его сознание пробился голос диктора: «Чемпионом Советского Союза в полутяжелом весе стал Алексей Арзамалов!» Алексей вздрогнул, выпрямился и махнул усталой рукой в сторону ребят и Сурена Вартановича.

Провожая Алексея в раздевалку, Сурен Вартанович сказал:

—   Не забудь аскорбинки принять да отдохни.

А вот мой дедушка Нитьфор всегда говорил: «Хочешь быть здоровым — нажимай на сало. Борец, говорит, не должен бояться грубой пищи. Сало, соль, чеснок со скибкой арбуза — еда богов!»

—   Чеснок с арбузом? Фу, какая ерунда! И вообще что ты зачастил? Нитьфор, Нитьфор! Кто твой тренер — он или я? — в голосе Сурена Вартановича появились обиженные интонации.

— Вы, Сурен Вартанович, но и он. Каждый по-своему...

— Знаю, знаю, — перебил Сурен Вартанович. — Не забыл, как твой Нитьфор на чемпионате Украины перед моим носом махал посохом и кричал: «Не жалеешь ты мальчишку, Сурен, — сломаешь его!» А ты не только не поломался, а и чемпионом страны стал!

— Ну что на старика обижаться? Боится он за меня, я ведь у него на руках вырос. Когда мама умерла, мне всего два годика было, а папа... Голос Алексея дрогнул.

— Не надо, — сухо и сдержанно перебил Сурен Вартанович. — Однако жесткий старик Нитьфор, нелегко с ним.

Помолчали.

—   Ну, я пошел, — сказал Алексей и, сбросив с плеча бретельку трико, направился в раздевалку.

Улеглись пережитые волнения. Золотая медаль чемпиона перестала быть для Алексея мечтой. Вот она, воплощенная реальность! Затосковал. Потянуло домой, в родные Чары, к старику Нитьфору. Хотелось окунуться в ледяную быстрину Кальмиуса, взобраться на курганы, послушать веселую мелодию греческой хайтармы (праздничная мелодия греков Приазовья), так звонко звучащую на зурне пастуха Киндрата. А главное — вести тихими вечерами задушевные беседы со стариком. В узком и длинном доме из крепкого самана, крытого жженой, гнутой черепицей «татаркой», старик обычно сидел на софе, поджав под себя ноги по-турецки. Орлиный, с горбинкой нос придавал его лицу воинствующий, гордый вид. Задумавшись, старик подолгу беззвучно шевелил сухими, потрескавшимися от ветров губами или затягивал заунывную греческую уйдурму (греческая частушка), завезенную еще его предками с берегов Крыма:

Тарама бою тестанэ,

Тесрым даню-данэ...

(Вдоль по оврагу цветут подснежники,

Все я тут срежу их, срежу их...)

Старик пел уйдурму протяжно, раскачиваясь словно маятник. Но более всего на свете старик Нитьфор любил вечерами сидеть за домом на ребристом арман-таше (каменный каток для молотьбы зерна) и наблюдать звездное небо. Там горела Чолпан-звезда (Венера). Он мог часами безмолвно беседовать с ней; в живых его глазах отражался ее свет: голубой, красный, оранжевый, фиолетовый...

Чары — село греческое. Основано оно в Приазовье выходцами из Крыма, которые переселились в Азовскую губернию.

Село Чары — родина Алексея. Разбросало оно свои белые длинные хатки по берегам реки Кальмиус. Приземистый домик старика Нитьфора стоял на берегу, огороженный забором из сложенных друг на друга плоских камней неправильной формы.

Уже не в первый раз возвращался Алексей в Чары с победой; но с такой крупной и весомой — впервые.

Высокий, слегка сутуловатый, вобрав голову в плечи, шагал он извилистой, заросшей по краям полынью и чебрецом тропой к родному дому. Подходя забеспокоился: «Что-то старика не видно... Не случилось ли беды?» И вдруг лицо его просветлело! Опираясь на посох, навстречу спешил старик.

—   Алешенька! — радостно            воскликнул Нитьфор и, не доходя нескольких шагов, согнув руки в локтях, торжественно пошел в

плавном, медленном танце, семеня подвижными ногами, радостно покряхтывая и сияя каждой своей морщинкой от удовольствия.

— Эх, каждый вечер гляжу на небо — Чолпан-звезды не видать! Тучи кругом, ну, думаю, все! Проиграл, провалился! Ан нет!

—   Да, дедушка, Чолпан-звезда — мой талисман, это звезда моей родины, и я ее не забуду, как и тебя, где бы я ни был!

—   А ченьгель, что я тебе показал, помнишь?

—   Ну-ка, подойди, посмотрим.

Старик проворно обвил своей ногой ногу внука. Алексей уважительно защищался.

—   Хорошо, ничего не скажешь! Однако я не мог бы тебя тренировать, нет.

—   Но почему, Нитьфор-ага?

—   Потому что слишком люблю тебя!

—   Знаешь, дедушка, я как попятился назад в последней схватке, так словно услышал твой окрик: «Остановись, маймун!»

—   Это не страшно ругать за дело — завсегда польза будет.

—   Я понял: ты меня ругал и учил. Вот хотя бы ченгель, у нас в книгах он называется бросок с зацепом изнутри.

—   Нет, не учил я тебя, а просто показывал, — поправил старик, — меня, к сожалению, не учили учить. Ченгель — секрет моих предков, а им, как правило, показывали его их предки, и так без конца.

Старик смотрел на Алексея, в глазах отражалось воспоминание дальнего, но не забытого.

—   Эх, поубавить бы годы, можно и побороться. Когда сходились мы на наших панаирах, не было ваших тонких правил. Все просто, очков не считали, время не засекали — боролись до победы. Были и удаль, и благородство. Правда, однажды произошел у меня памятный на всю жизнь случай, где благородством и не пахло, но об этом после, а пока что иди в дом, отдохни с дороги.

Вечером, когда желтое веретено солнца, зацепившись раскаленным ободом за макушку кургана, приветливо бросало свои последние, особенно приветливые, мягкие, бархатные, лучи, старик лежал в сенях на железной кровати с литыми никелированными углами, приукрашенной узорчатой вязью на спинке, и дремал.

Алексей ждал пробуждения деда и, сидя в горнице на краешке софы, застланной цветастыми ряднами из грубой хлопчатобумажной нити, то и дело поглядывал в дверную щель.

Наконец он услышал покряхтывание деда. Старик позвал внука.

—   Иди присядь тут на табурет. Расскажу тебе про тот случай. Слушай. В шестнадцатом году мне стукнуло девятнадцать, но я уже многое в жизни успел повидать. Ходил с чумаками в Бахмут за солью, таскал тюки

в лабазах купца Киреева, работал от зари до зари на помещичьей усадьбе. В общем, без работы скучать не приходилось, мозоли что на пятках, что на ладонях — одинаковые.

Силенкой меня бог не обидел. В куреше из моих сверстников мало кто мог устоять. Сходились мы в. свободное время, а уж по праздникам обязательно на поляне за селом. Митош, мельник с киреевского ветряка, в то время непобедимый пехлеван, любил показывать хлопцам приемы греческой национальной . борьбы. На этих сходках и опробовал свой любимый ченгель, отточил его, словно ножик, в многочисленных схватках. Многие испытали силу моего ченгеля. И железный Челбарах из Стылы, и Холтубей из Старого Крыма, и кубанский казак Левко Чернобривей. Разве что один Митош-ага, мой учитель, мог поспорить, но его к тому времени забрили солдатом на германский фронт.

В общем, всех знаменитых борцов Екатеринославской губернии я победил к тому времени. Все приходит и уходит: и слава, и почет, и обиднее всего молодость.

Только я не стал ждать — решил уйти непобежденным. Надоело. Перестал выступать на панаирах.

Однажды в солнечный день, на праздник Петра и Павла, давался большой панаир. Столько сварили пенистой бузы из просяной муки — хватило бы на всю округу.

В огромных дубовых бочках бродила буза, зажаривались на вертелах целые бараны, готовилась хаурма (жареное мясо), на раскаленных квадратных сковородках дымилось ароматное кебете (слоеный пирог с мясной начинкой).

У подножия Камыш-кургана плугом пропахали круг по целине. Алай — огромный круг для борьбы — ждал схваток богатырей. Волостная управа учредила особый приз — серебряные часы со звоном работы Буре. В центре алая ждали смельчаков грубая роба из парусины и длинные-длинные красные кушаки. Из села за околицу двинулся народ, отчего село опустело, как будто вымерло.

Я лежал под телегой, спрятавшись от солнца и друзей, стараясь не воспринимать дальний шум, такой знакомый рокот толпы, ожидающей самой интересной программы праздника — куреша. Сердце, откровенно признаюсь, дробно колотилось.

Как я ни прятался, разыскали меня сельчане.

— Эй, Нитьфор! Ты что не из Чар, что ли? Кончай отлеживать бока! Вставай — настаивали односельчане. — Алтын-юдлуз, знаменитый турок из Ростова, объявился! За часами приехал, слышишь? Разве не он в праздники на Хара-Ханджилос (ночь на Ивана Купала) пытался отбить у тебя девушку?

И вот вижу, турок облачается в борцов-

ский костюм. Медленно, будто нехотя подпоясывается кушаком.

«Ах ты, думаю, такой-сякой. Дудки тебе, а не часы!»

Боролись мы долго, почти с обеденного солнцестояния до появления первых звезд. По неписаным древним законам панаира тогда боролись до победы, а время во внимание не принималось. Мы крепко устали оба. Что говорить, турок силен был. Отвернув голову от горячего дыхания Алтын-Юдлуза, я вдруг на горизонте увидел звезду.

Силы во мне словно удвоились. Я поднял рывком Алтын-Юдлуза над собой, почти на вытянутые руки. Раскрутил в воздухе и бросил его к своим ногам на спину. С тех пор меня прозвали Чолпан — в честь звезды, окрылившей меня и придавшей силы.

Старик Нитьфор слез с кровати и, покряхтывая, затянул тесьму на мягких чарухах (мягкая обувь из воловьей кожи — греч.). Он расправил плечи и, взяв Алексея за руку, потянул во двор.

—   Айда к Кальмиусу, там раздолье, понаблюдаем закат солнца. Они стояли на берегу реки, и свежий ветер трепал седые волосы старика Нитьфора. Узорные тени листьев высокой вербы падали на его загорелое лицо. С холма, вздымая дорожную пыль, к реке на водопой спускалось стадо овец.

—   Эй, Киндрат! — зычно крикнул он пастуху, — сыграй-ка на зурне.

Киндрат оскалил покрытые желтым налетом зубы, засмеялся и, достав из холщового чехла короткую зурну, приложил ее к губам.

Чарующие звуки, смешиваясь с серебряным журчанием течения Кальмиуса, поплыли к Азовскому морю.

—   Сто удач тебе, пастух, — крикнул старик, — и ни одного огорчения!..

—   Нитьфор-ага, а серебряные часы? Их вручили тебе? — внезапно спросил Алексей.

—   Конечно, вручили, но я отдал их бедной вдове. Представляешь: пятеро детей, а в доме хоть шаром покати! Вот так-то.

—   Ты был сильным, и боролся, и людям помогал в трудную минуту. Я завидую тебе, Нитьфор-ага, — не отрывая взгляда от деда, сказал Алексей.

—   Такая зависть хорошая, красивая. Завидуй. А у меня характер такой, что и сейчас борюсь. Во-он на пригорке бычок пасется, видишь? Когда его веду, он так и норовит утащить меня. Вот рука, — старик сжал жилистый кулак. — Раньше ударом кулака быка на передние ноги валил, а теперь с бычком не слажу. Тьфу!

Старик разжал кулак и добавил: — . Вот эта ладонь .наотмашь вбивала гвоздь в березовый ствол! А сейчас? Эх, сынок, сохну, как ржавый пень. Стар стал. Теперь даже если птицу ртом поймаю, все равно не нужен никому на этом свете.

Солнце спряталось за горб кургана, и быстрина Кальмиуса стала мягкой, бархатистой.

Алексей встрепенулся, обнял деда и, ласково заглянув ему в глаза, тихо возразил:

—   Нет, дедушка, нужен ты людям, а мне больше всех! Понял?

—   Куда же ты теперь поедешь? — спросил старик.

—   Далеко, дедушка. В Америку на мировое первенство!

Старик Нитьфор, подойдя вплотную к Алексею и пристально глядя ему в лицо, твердо сказал:

—   Помни Алеша, ты взрослый человек, но знай, тебя сотворили люди. Не сгуби себя славой. Если вскружится голова, посмотри в небо, ощути силу своей Чолпан-звезды!

* * *

Старик Нитьфор который уже час сидел возле телеприемника, стараясь сквозь разря-

ды и помехи разобраться в происходящем гам, где-то далеко.

— Все! — восторженно воскликнул он. — Наша взяла! Ченгелем сразил, паршивец, как молнией. Американец и устать-то не успел! Ух, Алешка, ух сорванец, моя кровь!

Впервые за много лет он прослезился, изменив сдержанности. Выключив экран старенького «Рекорда», вышел на порог и с остервенением отшвырнул посох в сторону. Ему хотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью, но вокруг никого не было. Соседка Пелагея еще не вернулась с фермы, с утренней дойки, поблизости, вздымая голыми пятками дорожную пыль, бегала детвора. Да разве она поймет распиравшую старика радость своим детским умом?

Старик шагал к конюшне, расположенной неподалеку, в скотном дворе, горделиво неся свою седую голову. Шаги были твердые, уверенные.

— Эй, вы! — обращаясь невесть к кому, крикнул он. — Мой внук на краю света стал чемпионом! Моя кровь!